Сначала три года профучилища, потом работа по контракту в Украине – одним словом, взрослой я увидела ее уже в 1995 году, когда приехала домой из Германии на отпуск. Правда, жила она к тому времени уже отдельно, снимала, как мне сказали, дачку в Юрмале.
Имея ориентиром дзинтарскую "шашлычку", я довольно быстро нашла двухэтажный деревянный домишко. Открыла калитку. Весь дворик был завален крупными желтыми листьями.
Она увидела меня в окно и выбежала встречать. Мы очень обрадовались друг другу.
Ленка сильно изменилась: раздалась в бедрах, обзавелась волнующе-высокой грудью, я бы даже сказала – заматерела, если такое уместно сказать о двадцатилетней девушке. Но вот большие темно-карие глаза остались те же самые, из детства.
– Видала, как я устроилась? Настоящая помещица! – радостно говорила она. – Дачники уже съехали, хозяева тоже убрались в город, а я договорилась и буду жить тут до весны – бесплатно, за то, что присматриваю за этой халупой.
Мы прошли через большую комнату, в которой стоял только огромный белый диван.
– Идеальное площадка для неслабого групповичка, – заметила я.
– Еще бы! – хмыкнула она в ответ. – Дар благодарного клиента. А вот, собственно, моя берложка.
Мы нырнули в маленькую комнатку. Стол, два стула, кушетка, на которой мы возились еще детьми. В углу – примитивно сколоченная полка. На столе – ворох бумаг, чайник, пара искусственных фаллов, сахарница. Занавесочки на окнах.
– Правда, неплохо?
– Неплохо, – сказала я.
– А это видела? – она с гордостью указала на полку. – Сама сколотила!
Полка была старательно обклеена полосками ламинированной бумаги.
– Мне ее очень не хватало. Теперь диски можно поставить, книги. Ну, и стаканы иногда... Наши знают, что ты поехала ко мне?
– Нет. Вы что тут, крепко поцапались без меня? Мать говорит...
– А, пусть говорит! – Ленка махнула рукой. – Она все время что-нибудь говорит. То она говорит, что ей стыдно со мной на люди показаться, потому что у меня, видишь ли, такая юбка короткая, что анус виден. То они с отцом стесняются, что за мной заезжают на крутых тачках. То находят презер в сумочке, то еще что-нибудь... Ну так и не копались бы! Одним словом, не укладываюсь я в их представления о приличном образе жизни. Стало невмоготу, я и ушла.
– Как же ты зимой-то будешь?
– А что зимой? Печка у меня есть. Дрова найдутся – вон, старых ящиков сколько!
– Но ведь домик-то летний?
– Ничего, как-нибудь натоплю! Да и мужички помогут. Это они платить не любят, жмутся. А там подвезти уголька или подбросить бельишка – это пожалуйста!
В общем, видно было, что решение о переселении сюда для нее окончательное. Но зачем, во имя чего так болезненно и резко нарушать привычный ток жизни? Тогда я понять этого была не в состоянии.
– Видишь ли, – она задумчиво посмотрела в окно, туда, где стоял высокий раскидистый клен. – Ебаться, жить и расти надо просто. Просто и естественно как дерево.
В детстве мы были не особенно близки – сказывалась почти пятилетняя разница в возрасте. И ссорились часто, и ревновали друг друга к отцу, а все же она мне доверяла. Однажды ночью, помню, она пришла ко мне на кровать и, ласкаясь, рассказала таинственным шепотом, что дружит с деревьями, которые растут в нашем дворе.
"Они радуются, когда я прихожу, – говорила она, нежно и страстно целуя мою письку, и глаза ее восторженно блестели в темноте. – А иногда я прошу у них совета и они говорят..."
"Как же они говорят?" – сквозь стиснутые зубы спрашивала я, извиваясь.
Она вонзала свой язычок на всю длину и некоторое время крутила "мельничку", размышляя. Потом подняла лицо:
"Не знаю... Они шумят, а я слушаю и знаю, что они хотят сказать мне..."
– Слушай, дерево, у тебя колготки поползли.
– А, знаю! – она равнодушно посмотрела на свои длинные ноги. – Понимаешь, в последнее время я немного болела, ну и отменила несколько свиданок. В результате – дохлый гонорар.
– Сколько?
– На круг – 58.
– Пятьдесят восемь! Слушай...
– Нет, Галыч, не обижайся, но я не возьму. Я знаю, как тебе достаются марки в этой гребаной Германии. Небось, всю попку разворотили проклятые боши?
– Ну... потрахивают, конечно. Только не боши, а чаще всякие там турки. Я же в дешевеньком, хоть и с душем.
– Хозяйка...
– Крутая лесбо, приходится ублажать. Без этого никак.
– Часто?
– Да нет... И больше демонстрации. Две девочки, коврик, само собой – секс-причиндалы.
"Глубже, девочки, глубже! На всю длину! Быстрее, айн-цвай, айн-цвай!" – это, да? – Ленка хохотнула.
– Ну... приходится вонзать. А что?
– Да чего ты краснеешь? Думаешь, для меня тут что-то новое? Может, ты воображаешь, что я не знала, чем ты с папаней занималась в сарайчике?
– В каком еще сарайчике?
– В таком... "Тачка с членом", – передразнила она голосом отца. "Ножки пошире! Поехали!"
– Ты что – подсматривала? Да?!
– Да брось ты, Галь. Полдвора подсматривало, как родной папаша мою старшую сестрицу отоваривает.
– О, Боже!
– Ты правда не знала?
– Конечно, нет! Постой-ка... Так это ты мамаше наябедничала?! Из-за тебя они чуть не разошлись, а меня из дому выпихнули? Ну ты и су-ука!
– Пдожди, Галыч, не психуй! Пойми и меня! Мне же обидно было, что он только на тебя внимание обращает, только с тобой в связывание играет!
– Да знаешь ли ты, что из-за тебя, идиотки, мать меня теперь смертным боем ненавидит?
– Зато он тебя любит, души не чает. До сих пор вспоминает.
– Тебе-то отуда знать?
– Он это в дневнике пишет.
– В каком еще дневнике?
– Который он под обшивку дивана в спальне прячет. Там все про его любовниц, про разные случаи с матерью, про тебя.
– Про любовниц?
– Помнишь Людмилу Александровну?
– Врачиху?
– Да. Натянул... дважды. Также Зинаиду из гастронома, Паньку-девственницу барал, Королеву с третьего этажа – в зад. Там все подробно описано.
– И про меня?
– Про тебя каждая мелочь, вплоть до щеточек и крема для клитора.
– Какой кошмар!
– Ты совсем как наша мамаша: сосать – пожалуйста, но говорить об этом – фуй, какая гадость! Почему не принять собственные желания? Сколько можно осуждать саму себя за эту давнюю связь? Ты думаешь, я не понимаю, почему ты покуриваешь?
Я не знала, что ответить.
– Не бойсь, не заложу! – снова хохотнула Ленка. – Я и сама того, не без греха... А про отроческие забавы – я тут с одним психологом свела знакомство. У него на все один ответ – отреагировать немедленно! Знаешь, что это значит? Проделать теперь, и осознанно. Думаешь, я не знаю, как тебе хочется повторить кое-что из прошлого? Видела ремни в диване? Сделано вполне профессионально. Получше, чем дурацкая бельевая веревка, которой вы забавлялись!
– Ну и что ты предлагаешь? – спросила я почти против своей воли.
– Во-первых, пропустить по стакашке за встречу, – ответила она, наполняя стаканы тягучей жидкостью из витиеватой бутыли. – Во-вторых, лечь на дивашку, привязаться ремнями и расслабиться.
– И что потом?
– Потом придет Он – как бы тот, самый первый и самый обожаемый.
– Откуда он возьмется?
– Подъедет тут к семи один старикан, у нас стрелка.
Что-то подмывало меня рискнуть:
– Черт с тобой, я согласна! Реагируем!
Ремни оказались гораздо более качественными, чем сам диван. Почему-то мне подумалось, что изготовлены они не иначе как из шкуры молодых важенок. Они нежно, но непреклонно охватили мои лодыжки, кисти рук, широкой петлей обжали талию, сделав – я в этом была абсолютно уверена – куда более соблазнительной широкую чашу моих бедер с аккуратно постриженым кустиком волос.
Ленка с удовлетворением подергала путы:
– Полежи тут, послушай поезда.
– Он что, на электричке ездит?
– Этот – да.
– Ну у тебя и клиенты! А он не удивится?
– Да какая ему разница? Ко мне он уже привык, начинает скучать. А тут свежак. Лицо, однако, я тебе прикрою – незачем светиться. И трусики в рот набью.
Я слегка обеспокоилась:
– А это-то зачем?
– Ну, голос...
– Он что, может голос узнать? Так мы знакомы?!
– Ох, заткнись, Галыч! – проворчала Ленка, аккуратно вталкивая мои же собственные трусики в мой рот, а затем заклеивая губы широким пластырем. – Ты слишком много говоришь, сестра.
В этот момент я расслышала шуршание гравия под чьими-то отдаленными шагами, потом стук входной двери.
Ленка поспешно накинула на мое лицо капюшон, потом вышла встречать.
– Подготовила кого-нибудь?
Я дернулась всем телом,