Вспомнил, вспомнил! – счастливо улыбнулся сам себе Илья Семенович, проваливаясь в сладостный сон воспоминаний. У кого только не случалось – мучаться несколько дней, вспоминая имя, мелькнувшего перед тобой лица или образа и, лежащего где-то там глубоко, в каких-то тайниках памяти. А потом, совсем неожиданно, оно выскакивает прямо перед тобой.
Илья (отбросим пока отчество) недавно удосужился увидеть видео клип из какого-то немецкого фильма. Женщина лет 40-45, а может и постарше, и юноша лет 17-18. Странные отношения, он отпущен условно из детского исправительного учреждения, а она кажется его инспектор. Сцена неловкая – он обнажен и подает ей линейку, ожидая наказания и, видимо, предвкушая его с удовольствие. Она же переживает свои собственные примочки.
Наконец она поворачивает его к себе спиной и, сначала слегка, а потом все сильнее, шлепает его этой линейкой по заду. Задыхаясь, она опускает себе левую руку за пояс в джинсы и ниже, остановившись на минуту с поркой. Затем опять с энтузиазмом прикладывается линейкой к заду юноши, пока он не начинает вздрагивать от рыданий. Женщина отбрасывает линейку, обнимает его за плечи, и так обнявшись усаживается с ним на диван.
Илья был поражен до крайности. Он вспомнил подобную сцену, произошедшую с ним почти 40 лет назад и ему показалось, что все, абсолютно все, было списано с того, что произошло с ним. Он только не мог вспомнить ее имя. Он несколько дней маялся, он припомнил все, что случилось с ним с тех пор, по сегодняшние времена и насчитал 12 случаев в свой жизни связанных с поркой. Они распределились поровну – 6 раз отделывали его зад и 6 раз он занимался этим с приятными женскими округлостями.
Нет, Илья Семенович не был садистом или мазохистом. Во всяком случае, он себя таковым не считал. В принципе, он не любил никакое насилие, с отвращением относился ко всяким средневекового типа пыткам и негигиеничным действиям. Не был он и сторонником, так называемых «тем», ему претило подчиняться кому-нибудь, и он также не испытывал волнения от чьего-то тупого подчинения. Только сцены порки или собственное участие в них дарили ему необычайное возбуждение, но не само по себе, а в сопутствующему за этим сексу. То есть, он признавал только эротическую порку, по высказанному или не высказанному согласию. Всякие же истории с семейными традициями, где наказывают взрослых людей, он считал эротической фантазией или же средневековой дикостью мусульманских стран.
Его родители никогда физически не наказывали ни его, ни его сестру, старше его почти на четыре года. Разговоров в семье на эту тему тоже не велось. Но, как говорится, вначале было Слово. Вернее, была обширная родительская библиотека, была ранняя любовь к чтению. Пытливый детский ум подмечал в книгах даже легкие намеки «про это». Но еще более подмечал и испытывал некоторое волнение от сцен порки. Конечно в те времена не была наплыва вседозволенной литературы и просто порно литературы, но и в существующих тогда книгах находились волнующие сцены. Вот, Алексей Толстой «Хождение по мукам». Казаки укладывают молодую учительницу на лавку, задирают ее юбку, и офицер хлещет ее плеткой по заду. Вот, казачки спускают штаны с казака пришедшего на переговоры и отделывают его крапивой в рассказе Шолохова «Когда казаки плачут». В «Жерминале» Золя, толпа бастующих вытаскивает из кареты дочек управляющего и спускают с них панталоны с намерением их высечь.
Потом была еще какая-то истрепанная книжка о пансионе для девочек-сирот, у которых отцы погибли, служа Наполеону. Молодой человек, ищущий работу учителя, устраивается туда, переодевшись женщиной. Но вскорости был разоблачен, но не выдан своими ученицами, которых он был обязан наказывать за еженедельные нарушения. Для каждого вида нарушений полагался свой инструмент – кожаная лопатка, треххвостая плетка или розги. Также в правилах было записано количество ударов в зависимости от степени провинности, а также как наказывать – по панталонам или спускать их и хлестать по обнаженным попкам. Почуяв что-то неладное, воспитанницы нарочно нарушали правила, стараясь заслужить наибольшее наказание и представить свои оголенные филейные части для обозрения и наказания.
Конечно, молодой человек не мог себя не выдать при этом, но воспитанницы не доложили директрисе-попечительнице, а в обмен на молчание позволяли себе с ним самые распущенные игры. Тем не менее, их тайна была раскрыта. Весь класс был примерно высечен. Учитель подвергся такому же наказания в кабинете директрисы, но не был выгнан, а был оставлен ею в пансионате для ее собственных утех.
К книгам добавлялись некоторые жизненные наблюдения. Так, еще в совершенно нежнейшем возрасте он и другие дети, игравшие во дворе, были приглашены к окну наблюдать, как их напарник по играм был отлуплен собственной мамашей за какую-то провинность. Мать его была крупной женщиной и разложенный у нее на коленях с совершенно голой попкой он казался еще меньше. Мамаша держала его одной рукой, а второй хлестала ремнем его извивающуюся попку и призывала смотрящих стыдить его. Будучи постарше вмести с другими жильцами двора, Илья неоднократно наблюдал одну и ту же сцену между дворничихой и ее мужем, горьким пьяницей.
В день получки он еле добирался домой, буянил и давал тумаков свой жене в ответ на вопрос о зарплате. С ним в это время было опасно и бесполезно говорить. Дуська, так звали дворничиху, давала ему уснуть и потом привязывала его к кровати. Утром начинался воспитательный процесс. Слышались хлесткие удары и приглушенные вопли. Дуська была не слабой женщиной, так что ее мужу можно было не позавидовать. Однажды, во время очередной экзекуции, Илья услышал, как Дуськин муж завопил
- Не бей меня по спине, ты мне легкие отобьешь.
- А, что мне тебя по жопе бить, чтобы ты опять обосцался?
Последнее озадачило Ильюшу. Неужели от битья можно было обо… уписаться?
Сильнейшее возбуждение вызвал подслушанный рассказ подвыпившей соседки, продавщицы в обувном магазине. У них в последнее время участились кражи в магазине и заведующая заставляла их докладывать из собственной, и так маленькой, зарплаты. Можно представить, как они все были разъярены, когда поймали в магазине воришку, молодого парня лет 25.
Они затащили его в подсобку, били чем попало и стали душить его. Спасла его заведующая, которая приказала прижать его к столу, четверо продавщиц держали его. Сама она стянула с него брюки и ремешком от сумки отхлестала его до кровавых полос по заднице. Продавщицы рвали ремешок у нее из рук – дайте мне, дайте мне. Но заведующая посчитала, что уже достаточно и отпустила его. Воришка еле выполз и ушел пошатываясь, как пьяный. Соседка сказала, что он уже никогда не посмеет заглянуть в этот магазин. Илье так понравилась эта история, он очень хотел попросить соседку рассказать ее еще раз в подробностях, лично для него, но так никогда и не решился.
Тем не менее, все описанное никак особенно не влияло на Ильюшу. Рос он как все, в школе занимался неплохо, гонял в футбол, лазил по крышам, ходил с друзьями в кино, на рыбалку. В 13 лет был замечен с сигаретой, но скандала удалось избежать. В 14 лет впервые поцеловался с девочкой, но никаких «отношений» пока не имел. Просто была компания мальчишек и девчонок, с которыми собирались вечерами во дворе, ходили друг к другу на день рождения, иногда играли в бутылочку, но больше в карты.
Летом, родители Ильи снимали дачу в одном и том же месте, в дачном кооперативе Союза Художников. Правда, отец, администратор театра, большей частью отсутствовал летом, сопровождая театр на гастролях, а мать, работавшая в одном из околокультурных заведений большую часть недели проводила в городе. Илья скучал на даче, тут было мало его сверстников, но иногда мать позволяла пригласить на несколько дней кого-нибудь из дворовых товарищей. Еще выручали книги, которых на даче было полно, да и у соседей можно было раздобыть книг.
Дачный дом представлял собой большое квадратное строение, разделенное на четыре равных части – четыре квадратика в большом квадрате. К каждому из них примыкал четырехугольный участок и получалось, что большой квадратный дом стоял в центре квадратного участка. Сами участки между