И ниже. Даже голову не повернула, когда ворвался — зачем? Иначе и быть, видимо, не могло.
Зато мне не оторвать глаз. Под её пальцами с отточенным маникюром — совершенно гладкий лобок. Не оставлено ни усика. Юное. Словно девочкино. Целочкино. Маньячное безупречно. Для любителей совсем помоложе. Для извращений. Гладкое между ног, точно тебе говорю, вот сука, — там, куда ныряет её рука — гладкое, как тающий лёд, скользкое, и тем особенно возбуждающе близкое…
Пена красиво по её шее, плечам, груди неровными зыбкими островами. Напряжение не скрыть. Вечно неуёмный этот столбняк на её точеные титьки. Миниатюрные холмики. На одно воспоминание о них. И о том, какие запредельно чуткие её соски. Ей ничего не стоит меня соблазнить, и она это прекрасно знает. Все наши пять лет вместе она была далеко не лучшей женой (из-за чего и расстались) по массе причин, недовольств, оправданий — но всегда, всегда, всегда — потрясающей любовницей. Единственной. Идеальной. Лучше не бывает.
И вот я здесь, рядом с ванной, в которой плещется моя бывшая, сексуальная до боли. И не могу не смотреть на мокрые, блестящие изгибы её тела.
Нельзя этого делать, повторяю себе дежурно, нельзя, ты только все запутаешь и испортишь. Не поспоришь.
Наташа привстаёт. Переворачивается в воде на четвереньки. Попкой и бёдрами ко мне. Выгнутая спина. Замечали, сколько секса в хрупкой, выгнутой, голой женской спине? В остро выступающих лопатках? И ещё — мне слишком хорошо видно, как пузырики пены стекают неторопливо по её узкой, зажатой плотными бёдрами, щёлке.
Знакомый вид? — спрашивает она озорно. — Ничего не напоминает? Любимая поза семьи…
У меня зубы сводит от желания. От сотен кадров из прошлого с её вот так подставленной мне блядской задницей. Готовой к вторжению, к принятию, к слиянию, использованию, наслаждению. К абсолютно всему, что нам захочется друг с другом сделать. По мне импульсы цепью.
Но могу ещё выдавить хрипло: мне нельзя с тобой ебаться… все встанет на уши…
Аааа, — тянет она с усмешкой. — Так тебе нельзя!
И делает запрещённый болевой. Сразу. Безжалостно.
Приподнимает свои торчащие над водой полушария вплотную к краю ванны, как раз над которым еле сдерживают внутреннее восстание мои джинсы. Рука её, вся в пене, ложится поверх, в ложбину между круглыми, крутыми, норовящими мягко столкнуться скатами. Поглаживает, скользит. Один тонкий шальной пальчик — средний — она вставляет в самое узкое и тугое отверстие своего страстного тела. Терпеливо. Поглубже. В анус. Французским царапистым ноготком вперёд. Проталкивает нежно. Двумя другими раздвигает пошире нежные губки своей аккуратно-бесстыдной девочки. Открывает. Видна ласковая тонкая розовая кожица, тянущаяся вглубь моей женщины… Бывшей, одёргиваю я себя. Бывшей женщины.
Смотри, — дразнит она негромко. — Смотри. Нравится?
Красиво, — хриплю я слабо. Хотя знаю, что нельзя отвечать. Теперь она властвует.
«Два месяца назад ты не мог без нее. Ни ночи. Вставлял прямо сюда, даже когда я спала…».
Иллюстрирует. Держит щелку раскрытой, раздвинутой, ярко-розовой. Близко. Щедро.
«Хотел в меня постоянно. Все годы вместе. Помнишь? Помнишь, как уютно твоему стволу здесь? Всегда. Уютно и тесно…»
Скользит, дотягивается, ловит и гладит свой клитор. Короткие нежные «ах»… Раскрывает себя пальчиками опять. Вся передо мной. С ума сойти.
Наигравшись, Наташа пересаживается на узкий край ванны к дальней стене. Голая совершенно. Блестящая. Божественная. Желанная до боли по всему моему телу. Приглаживает волосы. Закрывает глаза. Ноги без всяких стеснений раздвинуты широко.
Трогает пальчиками себя и там. Всё раскрыто, растянуто мне навстречу.
«Ладно, Андрей. Трахаться тебе запрещено. Понятно. Тогда полижи меня. Лизать — не совсем секс, никто не запрещал».
Она видит моё беспомощное колебание. Видит, что я уже фактически сдался.
Трогает себя. Говорит не открывая глаз. Томно. Ласково.
«Иди ко мне. Мне надо, чтоб ты меня вылизал. Сейчас. Я знаю, ты любишь меня лизать. Хочешь вылизать мою щелку…»
Утвердительно.
Безапелляционно.
Невозможно.
Я уже у неё. Прыжком. Сквозь взлёт пенных брызг. Не сняв джинсов, по пояс в воде, лицом между её стройных страстных ног, на которые часто дрочил перед сном, вспоминая, неделями после развода, разъезда. Наташа откидывается, прижимаясь спиной к плитке. Гладит влажной рукой мои волосы, тянет. Я обожаю ее тело, обожаю ее вкус, чувственность, чуткость, свежесть, порочность и изощрённость, её вечную показную невинность и безотказную ненасытную едва сдерживаемую ебливость. Приникаю. Наслаждаюсь, слушая её постанывания.
Слишком хорошо я знаю её — всю, ядра клеток, источники, точки, всё её ставшее родным и необходимым тело. Знаю, чего она жаждет. От чего задрожит. Мне приятно до искр, до электрического тока по позвоночнику от каждого её вздоха, от каждого волнового движения её живота, от её сладкого непроизвольного стремления всей собой мне навстречу.
Ток.
Мы вдвоём.
Голодны неутолимо.
Соединены.
Пусть на минуты.
Или просто привычка. Хочу я думать? Не важно уже совсем. Обрывки. Никаких причин больше нет. Никакого прошлого, будущего, влияний, событий, ассоциаций, связей, Есть я и она, я и её близкое, женское, жадно зовущее тонкое тело.
Она дрожит мелко-мелко, замирает и коротко вскрикивает наконец…
Ты бешеный, — стонет она, приоткрывая глаза. — Как ты поедешь теперь? Они не высохнут до утра. До вечера. Иди. Снимай всё здесь и иди. Я сейчас…
Я стягиваю джинсы вместе с трусами. Ручьи на пол. Выхожу голый. Прохладно. В прихожей всё тот же свет. Показалось, будто за стеклом кухонной двери мелькнуло движенье. Там полумрак, все равно, мне в комнату.
Лежу посреди разложенного дивана в гостиной, который весь пахнет ей, её телом, её сексом — или уже навсегда нашим сексом? — меня всё бьет током прямо вдоль вжатой в диван спины. Дрожь. Всё забыто. Меня больше нет…
Мы познакомились, когда ей было 20, а мне 23. На студенческом диско. И с той первой ночи, когда мы с танцев ввалились в мою общажную комнатуху, и она, раздеваясь без всякого предупреждения до гола, резюмировала: мой принцип — никому не давать на первом свидании; твой, я поняла, — не трахать сразу женщину, которая полюбилась, — значит, будем сейчас ебаться как кролики и рушить карму, — той именно бессонной экстазной ночью ясно показала, кто в нашей паре про настоящий секс. Когда, едва войдя ко мне, содрала всю одежду со своего гибкого загорелого тела, легла, задрав свои длинные ноги повыше на стену, и без рассуждений показала мне всю себя. Тщательно. Чувственно. Медленно. Так, чтоб запомнил. Освобождая и стаскивая с меня всё, что мешало ей четко видеть, насколько сильно мне нравится все, что она решилась мне подарить…
Наташа появляется скоро. Не вытершись толком. Вся в капельках. Как она любит. Выключен по дороге ставший назойливым свет в вечной прихожей. Стоит близко. Ее идеально гладкий лобок совсем рядом опять. Трогаю.
Хочу ещё, — говорит она мягко. — Ты не представляешь, как мне надо ещё.
Ступив на диван, поднимается высоко надо мной. Так хорошо видно все в полумраке. Все, что хочется видеть. Опускается плавно. Держит опять мои волосы, чуть по-другому. Садится мне на лицо. Я чувствую ее страждущее предвкушение. Чувствую как её дробь, дрожь состыковывается с моей. Точно в такт. Как она хочет нежности и грубости одновременно. Обхватываю ладонями ее бесстыже-выпуклую задницу, вцепляюсь, держу, она тоже в моей власти теперь, не меньше чем я — в её. Все тело её ходит волнами. Изгибается. То сильно, с нетерпением и напором, и она почти кричит — да, да, лижи, лижи меня, если не можешь отъебать… То слабо и нежно, когда она слегка касается рукой моего лица, шепчет: пожалуйста, милый, ещё, пожалуйста, мне очень очень надо ещё вот так, милый…
Замирает и вскрикивает. Замирает и вскрикивает. Нет ничего прекрасней на свете, чем её оргазм. И следующий. И ещё один. Содрогания чередом, почти без пауз. Трепет…
Когда тебе достаётся всё. Когда это точно её любовь…
Утомившись, ложится на спину, широко раздвигает овальные бёдра, стонет, зовёт, жаждет ещё. Моих губ, пальцев внутри, прикосновений, слюны, восхищения, ожидания, обожания, силы, изнеможения, зверства… Ещё, ещё, шепчет и стонет. Я хочу всего, чего хочет она. Не разделить. Хочу её стонов, потоков, конвульсий, взвизгов, бешенства, содроганий.